Золотой лук. Книга первая. Если герой приходит

Ознакомительный фрагмент
 
Генри Лайон Олди
 
Золотой лук
 
И повторил ребенок-полубог:
 
– Что было – есть. Для сказки нет конца. Куда ж еще мог полететь Пегас? Быть может, он прилетит ко мне? Я жду его.
 
Ответила ребенку-полубогу Эвримеда:
 
– Он вылетел и скоро долетит.
 
Задумался Беллерофонт. Сказал:
 
– Я укрощу крылатого Пегаса и полечу на нем. Главк, мой отец, умеет укрощать земных коней. Я укрощу небесного коня. Скажи, а то, что будет, тоже есть?
 
С улыбкою ответила Эвримеда:
 
– Есть – для героя.
 
– А что же тогда бывает и не будет?
 
И услышал Беллерофонт ответ:
 
– Если герой приходит, все бывает.
 
Я. Голосовкер, «Сказания о титанах»
 
Парод [1]
 
Все было так хорошо, что даже слишком.
Ветер шелестел в кронах дубов и лип. Журчал ручей, нежась в илистом русле. Хор птиц славил великого Гелиоса, чья колесница завершала свой дневной путь. Венец солнечного титана заволокла слабая дымка: Гелиос размышлял. А может, просто дремал, отпустив поводья – кони и без возничего знали дорогу.
Белый конь пасся на склоне горы, возле ручья. Время от времени он поднимал голову к небу и тихонько ржал. Он ждал ответа от упряжки, везущей солнце, но ответа не было. Тогда конь фыркал, бил копытом в землю и вновь принимался щипать траву.
Из ручья за ним наблюдала нимфа. Волосы густой волной стекали на маленькую, слабо очерченную грудь: черное на белом. В глазах, светлых и прозрачных, словно две капли росы, застыло восхищение. Когда конь ржал, нимфа пряталась в ручей. Нагое тело растворялось в бликах, играющих на воде, чтобы вскоре снова вернуться к прежним очертаниям женщины.
Боялась? Чего?
Нимфы пугливы, такова их природа.
Конь был прекрасен. Им залюбовался бы самый взыскательный ценитель. Миниатюрный, изящный, весь грация и радость жизни, он словно вышел из-под резца гениального скульптора. Стройные ноги мягко переступали с места на место. Казалось, конь танцует в воздухе, не сминая копытами травинок и метелок дикого овса. Под шелковистой кожей играли сильные мышцы. Когда конь переставал пастись и обращал взор к небу, становилось видно, как высоко он держит голову и шею. В иных случаях говорили, что это привычка колесничных лошадей, которым хомут давит на дыхательное горло. Но представить хомут на белоснежном красавце?
Нет, этого не смог бы и бог.
Текли минуты. Нимфа пряталась, возникала, снова пряталась. Взгляд ее туманился донной мутью, светлел, чтобы опять подернуться рябью. Поглощен трапезой, конь не обращал внимания на хозяйку ручья. Вот он поднял голову в очередной раз, начал рыть землю копытом. Фыркнул, но иначе: громко, с беспокойством, почуяв что-то, скрытое от ветра, лип, птиц.
Нимфа вздрогнула.
Воздух, вырвавшись из тонко очерченных ноздрей животного, тоже задрожал. Так дрожит пространство над костром, разведенным в лютый зной. Дрожь ширилась, уходила назад, словно вторая грива. Вот уже и над конской спиной трепещет слабое мерцание, подобное зарницам на горизонте. Сгустившись, оно превратилось в пару огромных крыльев. Конь вырос на ладонь, на две, раздался в груди. Запрокинув голову, он заржал: страстно, дико. Ветер сбежал из листвы, умчавшись на восток. Нимфа нырнула в ручей; птицы шумной стаей ринулись прочь. Далеко на закате солнечная колесница придержала свой бег. Гелиос натянул поводья и обернулся через плечо: титан в огненном венце удивился тому, что слышит.
Хлопок крыльев был подобен грому.
Когда конь взлетел, нимфа, растворенная в воде, ждала, что он уменьшится. Превращение из белого жеребца в черную точку – это было бы естественно для того, в ком сейчас было больше от орла, чем от коня; вернее, естественно для зрителя, следящего за его полетом. Но поначалу конь, напротив, сделался больше прежнего. Похоже, он рос так быстро, что расстояние от земли до неба, стремительно увеличиваясь, не могло справиться с этим бешеным, этим чудовищным ростом.
 
В итоге расстояние победило. Время и расстояние – эти два неутомимых бойца побеждают всех, как ни крути. Быстрее ветра темное пятнышко мелькнуло над Алейской долиной и скрылось из глаз.
⁂
Языки тумана лизали прибрежный песок.
Их движение было подобно ленивому прибою, пряча под собой настоящие волны. Волны? Какие там волны?! Судя по мерному, еле слышному шелесту, на море царил полный штиль. Налети буйный вихрь, вздыбь морскую гладь громадами пенных валов, с грохотом обрушь их на берег – и от тумана, разорванного в клочья, не осталось бы и следа. Но ласковый Зефир и гневный Борей носились в иных краях, брезгуя островами Заката.
Туман воспользовался этой поблажкой. Почувствовав себя хозяином положения, он принялся творить собственное туманное мироздание. Укрыл море одеялом из овечьей шерсти: вот и нет моря! На краю острова он загустел, копя силы, заполнил бухту до краев, захватил плацдарм – и повел наступление на сушу.
У береговых скал, обрамлявших бухту, медленно, как во сне, вздыбились и начали расти бесплотные буруны. Туман ловко прикидывался водой, его армия наступала. Призрачные волны-воины в белесых доспехах не торопились атаковать, но и не откатывались назад с бессильным клокотанием. Они двигались вперед и только вперед, сжимали кольцо вокруг острова, отъедали и поглощали сушу шаг за шагом. Вот ложные воды подступили к подножию утеса, что возвышался над всей восточной частью тверди. Лизнули основание, потянулись выше…
В очертаниях утеса, в тусклых отблесках, игравших на сглаженных уступах, крылось что-то противоестественное. Ни деревца, ни кустика, ни клочка пожухлой травы. Птичьи гнезда? Осыпи? Сколы? Трещины? Утес казался цельным монолитом – и в то же время состоял из частей, пригнанных одна к другой без малейшего зазора.
Туман замешкался, пытаясь разрешить загадку. Впрочем, не важно. Какова бы ни была природа утеса, туман поглотит его, скроет от глаз – и воцарится над крошечным миром.
Остров пронзила дрожь: едва ощутимая, но явственная. Должно быть, Матери-Гее сделалось холодно – и озноб земли передался всему сущему. Эхо далекого звука долетело из-за горизонта, скрытого туманом. Стон? Скрежет? Зов?
Не разобрать.
Да и был ли звук?
Дрожь унялась. Вопреки этому прибой – настоящий прибой – усилился. Море под мглистым одеялом задышало громче, отчетливей.
Море?!
Дышал утес. Поверхность его, еще миг назад бездвижная, как у любой другой скалы, теперь пульсировала – все чаще с каждым ударом. Быстрее, еще быстрее…
Утес шевельнулся.
Тяжкий вздох сотряс остров. Туман, бледный от ужаса, шарахнулся прочь, но опоздал. Авангард его войск был втянут в двойную пещеру исполинских ноздрей и сгинул без следа. Утес двигался, распрямлялся, возносился к небесам, превращаясь в гиганта. Остатки тумана вихрились у его ног, в панике отступали. Обнажился каменистый берег, песчаный пляж, серые скалы, поросшие ракушками, тусклая морская гладь, тревожная рябь на ней…
Гигант в сверкающих латах встал во весь рост. Жесткая щетка конских волос на его шлеме, выкованном из черной бронзы, царапала небеса. Будь исполин поменьше ростом, посторонний зритель отметил бы сложение атлета, доспех искусной работы, сидевший на владельце как влитой: нагрудник, наручи, поножи. Но вряд ли чей-то взгляд – человека, титана или бога – сумел бы охватить его фигуру целиком. Лишь золотой блеск на боку великана сразу приковывал к себе внимание. Что бы там ни блестело, это создала Лисса, богиня безумия, потому что прийти к однозначному выводу было решительно нельзя. Вначале представлялось, что блестит меч, широкий и длинный аор [2] – под стать своему могучему хозяину. Но в следующий миг меч превращался в колчан сияющих стрел, тянулся дальше, оборачиваясь золотым луком в руке воина. Лук расплывался, втягивался в колчан, уступал место мечу, меч – луку, и так без конца.
 

Ознакомительный фрагмент